— Глупец, — раздвоенный язык скользил по щеке, оставляя противную слизкую дорожку. — Почему вы все такие глупые?

Он шептал это почти с нежностью, когтями рассекая кожу на плече, предвкушая симфонию панического крика, упиваясь ужасом и становясь еще страшнее. Как его это достало. Они сами себя убивали, ну а он — он научился от этого получать удовольствие, пусть и болезненное, противоречивое его природе. Раньше они были менее глупые... хотя, кого он обманывает? Сколько бы Тимор не выходил к людям, все равно чувствовал то уродство, куда они вливали все свои силы, эмоции и чувства.

Дети и взрослые — нет разницы меж их эмоциями, они идентичны. Различие лишь в том, что у первых они более страшные, неконтролируемые и большие. От вторых Тимор ожидал большего разнообразия, но они его разочаровывали из раза в раз, вовлекая в беспощадные догонялки. В последнее время Безликий начал получать истинное удовлетворение от смерти людей.

— Почему ты молчишь? — Тимор склонил голову, впиваясь взглядом в человека — взрослого, на вид внушительного телосложения, но прогнившего до основания из-за чувств — и слизывая капельки пота с его висков и лба. Слез нет, они стояли в глазах, отбрасывая блики от настольной лампы, где уснула эта жертва сама себе, но не стекали по щекам, что было несколько странно.

Вопрос риторический, а он пытался что-то сказать, выпустить звуки из плотно сжатых губ. Безликого пробрало на смех: шипящий звук отдавался от стен, тонул в плотной ткани. Человек задрожал всем телом, пытаясь стать единым целым с креслом, в котором сидел. Он на грани обморока.

Что-то промелькнуло в черных глазах жертвы. Неужели равнодушие? Необычно. Готов умереть?

Да, именно так. Он расслабился, разжал пальцы на подлокотниках и прикрыл глаза, глубоко вздохнув.

Нет, Тимор так не играл, не в его стиле убивать смирившихся.

— Давай быстрее только, — раздражительно сказала жертва, просто поражая своим отношением Безликого. — Что, тварина, не нравится? Любишь, чтобы боялись? А вот обойдешься.

Удивленно смотря на человека, Тимор чувствовал, как становится менее страшным. Эмоций и чувств, подпитывающих этот образ, больше нет. Значит, делать здесь больше нечего.

Решив уйти, он на прощание, подцепив подбородок чуть уменьшившимися когтями, лизнул неудачную жертву по губам и рассек левую щеку. Оставил след, прекрасно зная, что после пробуждения у человека не останется ничего, кроме притупившегося страха и отвращения.

Выйдя из комнаты, из-под влияния этого образа, он слился с тенями, беззвучно ступая по безлюдной улице, наслаждаясь недолгой свободой от вида какого-либо чудовища, что придумают эти существа, именующие себя разумными, в припадке ярости или вышеописанных чувств.

Скука развеялась, она растворилась в ночи и забрала ту толику равнодушия, что помогло бы избавиться от размышлений на тему: «Почему он не испугался?» и «Это обычно или необычно?». А сейчас это вывалилось на него ушатом холодной воды, дезориентируя в мыслях и пространстве.

Время шло медленно, шло оно от одного сильного чувства к другому. И почему-то Безликому приглядывались эмоции отрицательные, нежели положительные, так как давали больше энергии. Лишь Алома изредка приходила скрасить его однообразие.

Кстати о красках. Воздух уплотнился, затем будто потерял объем — Ал как всегда явилась вовремя. Она видела всех Безликих в одном образе, но не могла дать ни грамма пищи, лишь забрать ее львиную долю, оставив истощенным того, с кем она находилась больше положенного времени.

Привычным взглядом Безликий окинул свою фигуру, проводя пальцами по потрескавшийся коже на руках и растягивая сухие губы в улыбке.

— Здравствуй, — чуть картавый голос низкого диапазона. Знакомая вышла из тени, радостно махая рукой, и с разбегу запрыгнула ему на шею, раздражая кожу холодным, с гнилью, запахом. — Тебя долго не было.

Она путешествовала, а Тимор — нет. Он не любил новые обстановки, но любил новых людей. Она же просто не переваривала обособленность и не понимала своего знакомого, рассказывая много интересных историй, которые видела, чувствовала, додумала сама или услышала и просмотрела у других. И Безликий ее слушал, секундами, часами или днями — он не замечал времени, когда Алома вовлекала его в тот, другой мир, где есть место не столько чувствам, сколько иерархии, выгоде или фантазии.

— Ты многое пропустил, — просипела она и закашляла, пытаясь прочистить мертвое горло. Вытащив изо рта насекомое, похожее на червя, Ал откинула его в сторону: — Черт, опять эти штуки!

— Я многое пропускаю, — усмехнулся Тимор, отстраняя ее от себя. Знакомая уже настроилась на его волну и впитывала энергию, недавно им приобретенную, как губка. — Не надо зарываться во влажную землю, и тогда проблем с паразитами не будет.

— Ты очень участливый, Тим, — удовлетворенно произнесла она, усаживаясь на крошево асфальта и рассматривая снятую с запястья подвеску. Алома мертва. Тимор слышал от нее историю ее кончины — Ал бежала навстречу мужчине (она не помнила, кто это, но знала, что он для нее важен), но потом что-то случилось, и она умерла. Возможно, это сердце. Но сама суть этой частички воспоминаний — оправдание внешнего вида. А на вид Алома выглядела отвратно. Отходящая от костей плоть, потускневшие, вот-вот грозящие вытечь глаза, пакля волос. Как эта разлагающаяся конструкция держится и заключает в себе душу, оставалось загадкой, хотя, наверное, тут сыграла роль ее способность забирать, высасывать энергию у живого. Будь то человек, животное или он, Безликий.

— Алома, ты замечала что-нибудь необычное, выходящее за рамки? — задумчиво проговорил Тимор, вопросительно на нее смотря. Его это настораживало. Как примета. А Безликий верил своим приметам, так как знал их надежность.

— Да, — кивнула неживая, предвещая интересный для него монолог. — На границе почти разницы не чувствуется, потому что огромное количество забирается, но дальше от нее очень сильно заметен выход за рамки. Другие говорили, что скоро все изменится.

— Меня это коснется? — Тимор отступил в сторону, стараясь не попасться на глаза нескольким людям, прошедшим с другой стороны дороги — их влияние было сильнее, чем Ал, поэтому незаметно для себя он начал преображаться, впитывая эмоции, немного восполняя то, что уже успела забрать себе знакомая. Шея его вытянулась, пальцы искорежились, глаз прибавилось. Алома усмехнулась, поднимая голову, сохраняя зрительный контакт.

— Нет, вряд ли. Ты никого не трогаешь, о тебе мало знают. Ты всего лишь сошка на поверхности Земли. Это скорее угрожает благополучию тех, кто обитает далеко от границы. Энергические потоки сносят с ног, если зайти не туда. Здесь же изначально энергии нет, ее забрали. Думаешь, Безликие только эмоциями и питаются?

— Я не знаю, — честно ответил Тимор, смотря, как знакомая поправляет то, что с натяжкой можно назвать прической, и связывает снова порвавшиеся лямки сарафана, замызганного, испачканного в земле. Ранее сарафан имел бежевый цвет, но затем потускнел, ткань начала крошится, да и возраст сыграл свою разрушающую роль.

Пища ушла, возвращая чувство опустошения. Знакомая выпила почти все до капли.

— Извини, — зная вину, встав и уходя прочь, сказала Ал. — Я не хотела. До встречи.

Она остановилась, будто что-то вспомнив, и обернулась, внимательно смотря на Тима (как его называла):

— Я забыла тебе сказать то, ради чего посетила это местечко. Попробуй прислушаться к окружающим эмоциям. Ты чувствуешь новую?

Алома ушла в ночь, теряясь в тенях. Так ничего конкретного и не сказала. Стряхивая ее влияние, Тимор задумался. Это неспроста. Новая эмоция действительно появилась, она притягивала своей непохожестью на другие. Странная. Если негативные можно было назвать черными, позитивные — белыми, то это — серость, непроглядная, стелющая по земле, словно туман. Стоит упомянуть, что весьма питательный туман.

Новый человек в этом маленьком населенном пункте? Интересно. Предвкушая восполнение энергии (которой должно было хватить на несколько суток), потраченной в разговоре с неживой, он отправился по следу...

— Кто положил королеву? – Банат скривился от крика племянника, чуть не выронив чашку с крепким кофе без сахара. Ятек мог довести до белого каления любого своими резкими движениями, пронзительным громким голосом и быстрой сменой настроения. Сидеть с ним юноша крайне не любил, но на правах приезжего просто не мог отказать брату, который спешил разобраться с визами, оказавшимся по какой-то непонятной причине недействительными.

— Это не королева, а дама. Говори правильно, — напиток все-таки разлился на его бежевые брюки, оставляя коричневое пятно на бедре. Не зная, чем занять мелкого, он предложил ему сыграть в карты, но спустя немного времени пожалел об этом. Ят не умел держать себя в руках и злился при каждом проигрыше, дуясь и говоря: «Так нечестно!».

— В любом случае, я ее у тебя забираю, — с довольным видом сообщил племянник, подавляя зевок и стараясь выглядеть как можно более бодро. Это у него получалось, да не особо правдоподобно. То и дело он украдкой потирал уже красные глаза и встряхивал головой, отгоняя состояние полудремы.

— Да-да, конечно, — с толикой усталости и тоски проговорил Банат, высматривая среди беспорядка в гостиной телефон, чтобы позвонить наконец потерянным и уйти в свой тихий угол.

Переехал он к ним недавно, около недели назад. Желая спастись от прошлого, от разборок бывших друзей, которые обвиняли его во всех смертных грехах, и слишком заботливых родителей, с зубным скрипом уживающихся с «не таким» сыном, юноша решил, что брат, живущий в тихом городке, лучше всех остальных поможет ему оклематься. Амикус мало лез в жизнь чужих людей, если его об этом не просили.

Аппарат связи нашелся на полу, за шкафом. Удивляясь этому, Бан незаметно вышел на кухню, плотно закрыв за собой дверь. Он не хотел, чтобы мелкий услышал его разговор, вдруг еще обидится. Хотя… какое это имеет для него дело?

Пронзительные, механические гудки, похожий на щелчок звук — братишка не особо любил новую технику, считая более надежными прошлые модели. Усаживаясь на стул без спинки, Банат оперся локтями о столешницу кухонного стола и прикрыл глаза, наслаждаясь недолгой передышкой. Все-таки Ятек - сущее наказание.

— Да? — послышался из трубки женский голос. Это не Амикус, а его жена. За несколько лет знакомства с этой женщиной — так как ей было лет уже за тридцать — он никак не мог запомнить ее имя.

— А Кус занят? – как можно веселее спросил Бан, прекрасно зная – спектакль этот ни на кого не действует, потому что он никудышный актер.

— Он разбирается, — юноша представил, как эта женщина с морщинками вокруг карих глаз приподняла тонкие полоски бровей и скривила рот с чуть пухлыми губами в усмешке. Это ее коронное выражение лица. – Они не хотят ничего делать. Говорят, это не их проблемы. Кажется, что в ближайшее время мы никуда не поедем.

— Все может измениться, — Банат почувствовал разочарование, ведь если бы они уехали, то этот хоть и небольшой дом остался бы в его полном распоряжении. — Больше они ничего не объясняли?

— Нет, — кажется, жена Амикуса злилась. — Они нас выставили за шкирку, чуть не порвав эти чертовы визы, — послышался тяжелый вздох. Она пыталась успокоиться. — Ты загони Ятека спать,
хорошо? Ему завтра нужно сходить на подготовительные курсы, Каролина посоветовала нам одного очень хорошего преподавателя, который помог ее сыну окончить школу раньше времени и без особых проблем.

Зная ее замечательную привычку выдавать вместе с важной информацией множество побочной, Бан ее как можно быстрее прервал, заверяя — мелкий пойдет спать сейчас же, юноша сам поужинает, ляжет тоже и перед этим не забудет закрыть дверь на ключ, который оставит в почтовом ящике.

Почему-то в душе клокотало злорадство. Жизнь не клеится не только у него, но еще и у других людей. Только вот причины эти разные: у Баната погибла часть его души, половинка, как любят говорить особенно романтические личности, а у них всего лишь проблема с визами и потеря денег.

— Ят, твои родители сказали, что тебе пора баиньки, — юноша выключил свет в гостиной, которая являлась и детской, и тоскливо посмотрел на холодильник. Есть он не хотел.

Прежде чем закрыть дверь, Банат выглянул на улицу, вдыхая запах хвои от пихт, посаженных здесь еще до того момента, как Амикус присмотрел этот дом для своей семьи. Да, хорошо, что он решил переехать сюда, подальше от шума, суеты. Только в душе все равно пустота, пусть притупившаяся в свете дня, но обнажающаяся ночью, в одиночестве.

Когда они пришли, Бан только-только успел скрыться в своей комнате. Он не хотел их видеть. Юноша вообще редко когда чего хотел, ему с тех самых пор стало равнодушно: что с ним было раньше, что есть сейчас, что будет позже.

Прислушиваясь к посторонним звукам на первом этаже, юноша уселся на кровать, включая свой извечный ноутбук. Он где-то прочитал, что если вести дневник, то станет легче. Они ошибались, эффекта нет совершенно никакого. Лишь накатывают воспоминания, да слезы просятся из глаз.

Набрав, не смотря на клавиатуру, пароль из двадцати семи символов, он первым делом открыл папку на рабочем столе. Каждый раз Бан обещал себе ее удалить , в крайнем случае, забыть, но рука совершить сие действие не поднималась, а курсор тянулся к пустому квадратику на сером фоне, желая поскорее открыть хранилище того, что осталось, что удалось сохранить. Фотографии, переписанные СМС, последние прочитанные рассказы, прослушанные песни и просмотренные фильмы.

Упиваясь своей болью, получая истинное наслаждение от своей беспомощности, он открыл электронный блокнот и с особым остервенением стал записывать в него все произошедшее за последние несколько дней: эмоции, желания, чувства и, главное, извинения за произошедшее.

В дверь постучали, Амикус хотел проверить: спит братишка или нет. Через несколько секунд дверь приоткрылась, и гость заглянул в комнату Баната.

— Снова вскрываешь душевные раны? — спросил он задорно, забивая раздражение и боль глубже в душу. Видеть, как близкие сами себя губят, разве не ужасно? — Брось ты это и ложись спать.

Кус выдернул за провод вилку из розетки и, подойдя к кровати Бана, забрал у него ноутбук и положил его на письменный стол. Обиженный подобными действиями оный возмущенно вскрикнул, опасаясь за несохраненный текст.

— Спокойной ночи, Бан, — на мгновение обняв братишку, он выскользнул из комнаты, выключив свет и закрыв дверь с обратной стороны на замок. Они ему не доверяли.

Тяжело выдохнув воздух и расслабив напряженные мышцы, Банат оперся о стену, ударяясь о нее головой. Почувствовав мимолетное облегчение, он повторил такой удар еще и еще. Затем, устав, юноша устроился на постели и, не раздеваясь и не снимая домашние тапочки, уснул.

Амикус, переговорив с женой, пришел в выводу, что им ехать в ближайшие три месяца никуда не надо, а также оставлять Ятека и далее с дядей не стоит, так как неизвестно, что от него можно ожидать. Пусть Кус и защищал своего брата в споре с женой, все равно не смог уговорить ее.

Мелкий еще не спал: привалившись ухом к двери, он слушал разговор взрослых, из чего понял — Банат не просто погостить к ним пришел, да и в его страдания мало кто верит. Слишком много времени прошло, за три года он мог уже вполне прийти в себя и найти кого-нибудь другого. Не того, кто при малейшем поводе готов резать вены и надевать петлю на шею. Да и вообще, стоили они друг друга. С удивлением Ят также узнал, что Бан влияет на него не очень хорошо.

Возмутившись таким словам, что на него кто-то может влиять, ребенок не рассчитал своей силы и открыл дверь, представ пред родителями во всей подслушивающей красе и чувствуя, что кто-то скоро будет бедный.