Часть вторая: «Кто же знал?».
— Да что со мной такое?! — Тим закашлялся. — Неужели отравился?
Попробовав встать на дрожащих ногах, придерживаясь за пожелтевшую от времени тумбочку, он внимательно всмотрелся в мутное зеркало. Большие разводы мешали рассмотреть свое лицо, и мальчишке пришлось вытирать его рукавом своей пижамы. Благо, она была уже грязная. Одним пятном больше, одним меньше — разницы никакой.
Длинная и узкая трещина разделяла зеркало на две неравные стороны, а крошившиеся уголки без рамки утратили свое отражающие покрытия, став самым обыкновенным стеклом.
За маленьким окошком, прикрытым прозрачной шторкой, звезды уже скрылись за голубовато-синим небом, а Тим не то, чтобы выспался, он даже не лег. Уроки остались не сделанными, а комната — не убрана.
Громко прозвенел будильник из комнаты старшего, и он дернулся, чтобы вернуться в свою комнату. Но не смог, так как ноги не держали. Уйти от стиральной машинки — упасть на пол, распластаться по нему и вдоволь нанюхаться пыли. Полы нужно мыть чаще.
Омега сжался, интуитивно чувствуя, как отец ворочается на постели. Барназар сразу, как только более-менее начнет соображать, направится в ванную. Ситуация несколько щекотлива. Можно было бы прикинуться, что он проснулся и сходил справить свою нужду. В темноте же все равно не видно, какая на нем одежда.
Шагов Тим не услышал. Лишь дернувшаяся с силой дверь и недовольный голос:
— Открывай, паршивец, — немного невнятно, зато отчетливо сказал отец. Затем послышался хруст шеи и пальцев. Тим преодолел слабость и дрожащими пальцами отодвинул щеколду.
— Доброе утро, — да, доброе. Самое доброе утро в его жизни. Голос звучал слабо, намного слабее и тише, нежели бы он говорил с ним обычно. Усталость и болезненность переплетались и составляли свою незабываемую композицию. — Я тут...
— ...Задержался, я смотрю, — закончил за него Барназар, глаза альфы блестели в свете небольшого неяркого фонарика, которым он светил свои путь при похождениях. — Ты мне не давал спать.
Пусть отец был и несколько вспыльчив, холоден и жесток, но он обладал чувством мазохизма. Ему будто бы нравилось сначала получать какие-то проблемы и неприятности, а потом уже по-крупному на них отыгрываться. Тим помнил: когда у него до безумия и воя болели уши, Барназар долго молчал, а потом с маниакальностью и непроницаемым выражением лица бил мальчишку по губам. Слишком громко.
— Ну... — наш герой отошел назад, придерживаясь за тумбочку. Желудок танцевал танго. Несколько секунд и Тим, забыв о недовольном отце, уже обнимал унитаз. Вода, которая попала туда после полоскания рта, выходила наружу. Со спазмами и мучениями.
Все это время Барназар молчал. Веки его, прикрытые, подрагивали, обозначились скулы, а рука сжала маленький фонарик. Не прозвучала ни встревоженного вопроса: «С тобой все в порядке?», ни «Что ты такое, паршивец, съел, что тебя так выворачивает?».
От этого становилось страшно. Со стороны, конечно. Ведь сам Тим, вспотевший и уставший, не понимал ситуации до конца. Не понимал, пока Барназар не взял мальчика за ворот пижамы, чертыхаясь себе под нос, и не вытащил его волоком из ванной. Сильная хватка, ногти царапали кожу, соскальзывая, а воздуха не хватало.
В первые моменты парнишка застыл, а потом его разум схватила в плен паника, заставляя вырываться из рук, чтобы схватить воздуха, и ноги перебирать по полу в поисках опоры. Это ни к чему не приводило, и Барназар затащил-таки его в гостиную и кинул на диван.
Что он собирался делать? Когда Тим поймал его взгляд, то не узнал. Серо-голубые глаза потемнели почти что до черных, вена вздулась на шее. Мальчишка сжался, чувствуя, как вся ненависть во взгляде прожигает его насквозь, как дымится потертая ткань, как обугливается деревянный каркас. Мелькнуло опасение, чего-то не особо хорошего, что вообще мог сделать альфа с омегой.
Когда грубые руки потянулись к резинке на штанах, желая сдернуть последние, Тим взвыл, отползая:
— Что ты делаешь? — на его лице читался ужас. — Прекрати!
— Молчи, — слово сопровождалось ударом по обивке бедной мебели. И это будто подействовало. Барназар перевернул Тима на живот и сдернул нижнюю часть одежды, захватив также нижнее белье. Мальчишка не верил, голова паниковала, а тело не слушалось. Боль в животе и местах, за которые хватал его отец, не давала и вдохнуть нормально.
Барназар бесцеремонно, положив одну руку поперек его спины, в области поясницы, чтобы не дергался, а второй раздвинул юношеские ягодицы, вторгаясь в девственное нутро пальцем. Скользко.
У Тима все похолодело, волосы встали дыбом. Как так?! Разве он может с ним так...
И мальчишка снова недооценил отца. Оный отшвырнул от себя парнишку, и поднес тот самый палец к своему носу, с шумом вдыхая воздух. От пережитого страха наш герой забился дальше, словно стараясь слиться со спинкой, и прикрыл голову одной рукой. Второй он нервно пытался нащупать снятые вещи, чтобы надеть их обратно. Прикрыться. Его трясло, он пальцами размазывал по лицу слезы и сопли.
Барназар опустил руки вниз. Могло бы показаться, что эти конечности больше к альфе не имеют никакого отношения. Лицо же осталось таким же — злым — только глаза помутнели сильнее. Воспоминания?
Стоит упомянуть, что запахи Тима и Вельмара почти такие, только первый держал в себе постороннюю крупицу. Ненавистную часть. Что-то от настоящего биологического отца. Это невероятно злило мужчину, но даже несмотря на это, он старался не обращать на это внимание. А если уж есть что-то плохое, гнилое, по мнению Барназара, то от этого нужно избавляться. Альфа перевел тяжелый взгляд на сына:
— Убирайся отсюда, пока я тебя не... прикончил.
Он вздохнул и отвернулся, внимательно всматриваясь в потолок. Да, нужно менять. Также стены. Обои вот-вот готовы отделяться от стен большими пластами, полотнами и падать на пол, помогая разрушиться и ему.
Тиму говорить дважды не пришлось. Было больно, страшно и чуточку стыдно. Чтобы его не повело в другую, ненужную сторону, мальчишка шел по стеночки, но довольно-таки быстро. Шуганул в свою комнату и схватил первые попавшиеся шмотки. Прижал к груди фотографию папы и положил ее на полку. Оделся — простые недорогие и расползающиеся в некоторых местах джинсы —, любимая уже за вчера белая рубашка со следами от зубной пасты, на босые ноги кое-как натянул кроссовки и вышел, тихо прикрыть за собой дверь.
На время недомогание и тошнота забылась, но ноги казались ватными. Идти по ступенькам равнялось чудовищной игре, когда ты идешь по острию бритвы и режешься. Только «резался» мальчишка в довольно-таки специфических местах.
Светлеющее небо и относительный холод, обжигающий кожу без прикрытия куртки, дали голове трезвость ума, чтобы она наконец начала соображать по-нормальному. Хотя какая-то тут нормальность? Тима трясло, слезы не хотели перестать течь по красным щекам, кулаки сжаты до такой степени, что если бы были ноготки, — порвали кожу до крови или маленьких ранок.
Никто из прохожих, которые в столь ранний час шли на работу или с нее, не смотрел на мальчишку, который в недомогании слонялся по улицам, поминутно останавливаясь и борясь с желанием сползти за землю и уснуть. Забыться ненадолго, а потом проснуться и понять, что такая глупость приснилась. Да, пусть Бараназар и остался таким недовольным, но зато без излишней жестокости или ненависти.
Правда, все желание перечеркивала фраза альфы, сказанная слишком громко, чтобы для себя одного:
— Все омеги одинаковы, абсолютно. И думают об одном и том же.
Тим не понимал смысла слов, потому что ему никто ничего не говорил про особую физиологию омег и альф. Да, это зналось, но настолько смутно, что проще вообще ничего из этой скудности не брать.
И вспоминать сейчас не хотелось. Главное, идти. А куда и зачем — вопрос относительный. Единственный нормальный человек, с которым Тим общался, как на самом деле, предрек такой исход. Алек. Бета предлагала ему уехать вместе с ним, убежать. Если раньше побег звучал дико, то сейчас бы наш герой пошел с ним, не боясь полного безденежья и непризнанности. Ведь, по сути, ничего и не изменилось. Все так же.
Дома, от обычных многоэтажных, дорогих и средних сменились грязными и совсем незнакомыми. То и дело мелькали странные лица. Накрашенные, намазанные. Тошнотворный запах духов. Слишком сладких, чтобы душившаяся ими особь была целомудренного поведения. Но догадка лишь обрадовала мальчишку — умереть в этом районе легко, а успокоения так не хватало омеге...
— Кажись, забрел я не туда, — улыбка, тронувшая губы, выглядела жалко. Полуопущенные уголки, скривленный в брезгливости рот.
— Конечно, не туда, маленький, — ответ прозвучал мгновенно, бета, одетая по-павлиньему броско и безвкусно, помахала ему рукой. Приблизился птичий молодой парень к заблудившемуся и принюхался, насмешливо смотря накрашенными цепкими глазами: — Что ты здесь делаешь в таком щекотливом состоянии? Присоединиться решил или вкусить чего?
Шипящие звуки пробирали до мурашек, пятки защекотало, а волосы на затылке зашевелились.
— Нет, что вы, со мной все нормально, — неуверенно и сбивчиво начал Тим, отходя на шаг, второй, третий назад. — Я заблудился. Мне ничего не нужно. Вы можете сказать, где тут у вас выход?
Бета расплылась в улыбке:
— Нет, конечно. Всем заблудившимся симпатичным омегам, которые выходят в неположенное время гулять, места назад нет, увы.
Он начал приближаться. Тим сделал еще один шаг назад, но споткнулся и упал. Голова аккурат приземлилась на небольшой камешек. Веки налились свинцом, и мысли из головы исчезли, оставляя черную пустоту.
Бета усмехнулась и кивком головы поблагодарила свою коллегу, подставившую подножку.
— Молодец, хорошо сработались.